«Тайна национальности». Анакреонтическая поэзия

   Еще Белинский заметил, что “главное, отличительное их [стихов Державина] свойство есть народность, народность, состоящая не в подборе мужицких слов или насильственной подделке под лад песен и сказок, но в сгибе ума русского, в русском образе взгляда на вещи” [12]. Этот “русский образ взгляда на вещи” в лирике Державина изначален, и проявляется он весьма многообразно. На эмпирическом уровне мирообраза он связан с вещными приметами национального быта: не случайно характерные державинские натюрморты, изображающие накрытый стол, неукоснительно вызывают эпитет “русский”, в равной мере относящийся и к обеду, и к образу поэта; как в стихотворении “Приглашение к обеду” (1795):
   Шекснинска стерлядь золотая.
   Каймак и борщ уже стоят;
   В крафинах вина, пунш блистая,
   То льдом, то искрами манят <...>
   Не чин, не случай и не знатность
   На русский мой простой обед
   Я звал, одну благоприятность <...> (157).
   Национальная кухня и национальное хлебосольство хозяина по-державински характерно, сводят в одной лирической эмоции бытописательный мотив с душевным свойством. Национальные обычаи и нравы — это из области глубинных основ личности, и Державин это хорошо понимает. В 1798 г., переводя второй эпод Горация “Beatus ille...” (“Похвала сельской жизни”), Державин русифицировал свой перевод и позже обратил на это особенное внимание читателя: ода Горация в переводе русского поэта оказалась “соображена с русскими обычаями и нравами” (344). Русификация имеет двойной, фольклорно-литературный характер: описывая обед крестьянина, Державин разворачивает в бытовой зарисовке русскую пословицу “щей горшок да сам большой”— и это служит своеобразной ассоциативной отсылкой к творчеству основоположника новой русской литературы — Кантемира, который использовал эту же пословицу в Сатире V (“Щей горшок, да сам большой, хозяин я дома” [13]):
   Горшок горячих, добрых щей,
   Копченый окорок над дымом;
   Обсаженный семьей моей,
   Средь коей сам я господином,
   И тут-то вкусен мне обед! (207).
   Вероятно, глубоко не случаен тот факт, что национальное самосознание, органично свойственное эмпирическому мировосприятию Державина изначально, приобретает смысл эстетической категории в переводно-подражательной поэзии позднего периода творчества, когда он пишет стихотворения, объединенные в поэтический сборник 1804 г. “Анакреонтические песни”. В этот сборник Державин включил не только свои вольные переводы стихотворений Анакреона и классической древней анакреонтической лирики, но и свои оригинальные тексты, написанные в духе легкой лирики, воспевающей простые радости земной человеческой жизни. Пластицизм древнего мировосприятия был глубоко родствен пластическому мировидению Державина — это и обусловило его интерес к жанру анакреонтической оды.
   Общая эстетическая тенденция переводов анакреонтики — это очевидная русификация античных текстов. Переводя стихотворения Анакреона, Державин насыщает свои переводы многочисленными реалиями и историческими приметами русской жизни: вот как, например, выглядит перевод стихотворения Анакреона “К лире”, издавна знакомый русскому читателю по ломоносовскому “Разговору с Анакреоном”:
   Петь Румянцева сбирался,
   Петь Суворова хотел;
   Гром от лиры раздавался,
   И со струн огонь летел <..>
   Так не надо звучных строев,
   Переладим струны вновь;
   Петь откажемся героев,
   А начнем мы петь любовь (179).
   Поэтому неудивительно, что на фоне “чужого”, хотя и очень близкого по типу мировосприятия, рельефнее обозначается “свое” — ощущение своей принадлежности к определенному национальному типу и попытка воспроизведения национального склада характера чисто поэтическими средствами. Так возникает один из лирических шедевров Державина, стихотворение “Русские девушки”, в самом своем ритме передающее мелодику и ритмику народного танца, а через обращение к народному искусству выражающее идею национального характера:
   Зрел ли ты, певец тииский,
   Как в лугу весной бычка
   Пляшут девушки российски
   Под свирелью пастушка?
   Как, склонясь главами, ходят,
   Башмаками в лад стучат,
   Тихо руки, взор поводят
   И плечами говорят? [14]
   На перекрестье аспектов личностного бытия — эмпирического быта и исторического бытия, социальных связей и национального самосознания человека в лирике Державина рождается жанр философской оды, соответствующий самому высокому уровню личностного бытия — духовно-интеллектуальному и творческому.